| Любимые цитаты: |
Досада взяла меня. "Что мне за дело до <...> К чему эта дешёвая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее время и которая мешает мне жить и глядеть ясно на жизнь <...>?"
Я <...> писал статейки и твёрдо верил, что мне удастся написать какую-нибудь большую, хорошую вещь.
Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?
Мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из неё все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
Полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов.
Неужели <…> на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?
Не всё ли равно одинокому человеку, как проходит время — весело или скучно?
Говорят, ничто не передается быстрее, чем чувство антипатии, но, по-моему, мы ещё быстрее угадываем, что нас понимают и что любовь будет взаимной.
Мой ум обладает странной наклонностью размышлять обо всём, что со мной случается, даже о малейших происшествиях, и подыскивать для них своего рода логическое и моральное основание.
Подобно исступлённым дервишам, доводящим себя кружением до экстаза, человеческая мысль, вращаясь вокруг самой себя, устаёт от бесполезной работы самоуглубления и останавливается, ужаснувшись.
Tempus edax, homo edacior, что я охотно перевел бы так: "Время слепо, а человек невежествен".
Если бы у нас с читателем хватило досуга проследить один за другим все следы разрушения, которые отпечатались на древнем храме, мы бы заметили, что доля времени ничтожна, что наибольший вред нанесли люди, и главным образом люди искусства. Я вынужден упомянуть о "людях искусства", ибо <…> к их числу принадлежали личности, присвоившие себе звание архитекторов.
— Да, — продолжал священник, покачивая головой, — вот как теперь изучают науку и литературу! По-латыни еле-еле разумеют, сирийского языка не знают, а к греческому относятся с таким пренебрежением, что даже самых учёных людей, пропускающих при чтении греческое слово, не считают невеждами и говорят: «Graecum est, non legitur (Это по-гречески; прочесть невозможно)».
О каком вздоре заботишься ты, беспечная, праздная голова! Я тебе о великих идеях рассказываю, а ты...
— В рисунке, да и вообще в жизни, — говорил Паншин, сгибая голову то направо, то налево, — лёгкость и смелость — первое дело.
Во всё время дороги и Лемм и Лаврецкий мало говорили друг с другом: каждого из них занимали собственные мысли, и каждый был рад, что другой его не беспокоит. И расстались они довольно сухо, что, впрочем, часто случается между приятелями на Руси.
...в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от неё удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели...
...жена была от него без ума. Она любила его рабской любовью и этим только отталкивала его от себя.
...сердце Алёши не могло выносить неизвестности, потому что характер любви его был всегда деятельный. Любить пассивно он не мог; возлюбив, он тотчас же принимался и помогать.
...не веруй я в жизнь, <...>, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я всё-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
Глупая говядина! Неужели я такой?
Жизнь коротка; перечитывать некогда. |
