"при меты"

«ПРИ МЕТЫ» Ильи Гришаева. Илья Гришаев родом из Перми. Как художника его занимает таинственная жизнь форм – то, что он делает, условно можно назвать формализмом или абстракцией. Жизнь форм вне возможных определений – определяющее свойство «бесформенного» искусства (а здесь можно припомнить множество разновидностей абстракции, от ташизма, абстрактного экспрессионизма, арт информель до геометрической абстракции, минимализма и других). Ускользание от сравнения – неизбежного спутника любого восприятия – кажется одним из существенных условий создания вещи у Ильи Гришаева. Глаз классификатора неизбежно определит колеблющуюся траекторию его планеты. На карте звездного неба она будет среди других, таких, например, как Ханс Арп, Марсель Дюшан, Франциск Пикабиа, Макс Эрнст – то есть выявит дада-сюрреальный, предметно-абстрактный, знаково-бессловесный путь движения. Между тем, отсылка к знакомым именам и направлениям вряд ли может помочь, поскольку пред нами искусство ощутимо самобытное, созданное не по лекалам, произрастающее из собственного истока, происхождение которого неясно. Хорошо, что пришел тихий художник, с негромким голосом – потребность в искусстве такого рода почти что экологическая, после социально активистского, концептуально многозначительного, паблик-артного, технологически оснащенного. Невидность и блеклость, внеэкспрессивность, незаметность вплоть до тождественности, с образованиями форм случайного происхождения (пятна, следы и проч.) отличает его рисунки и рельефы. Тихие, закрытые, субтильные, замкнутые – не правда ли, такие определения форм скорее подойдут людям, это психологические, поведенческие характеристики. В то же время, смирение паче гордости, вещи-то со скрытой энергией, по-восточному сдержанной. Движения, прочитываемые за формами, медитативные, выключенные из жизненной суеты, но от того приобретающие концентрированность. Слабость оборачивается силой. Формы никуда не спешат, они не зависят от внешних усилий, они автономны, самостоятельно образуя условия своего существования, которые, в свою очередь, предельно минималистичны: белое поле, протяженная линия, контур, «опредмечивающий» фигуры в пространстве, и тон – заполняющая монотонная работа карандашом. Первостепенную роль играет силуэт, не случайно получившиеся фигуры художник переводит в объем – так рождаются плоские рельефы из фанеры или пластика, в которых все напряжение сосредоточено по краям, в разрезающей границе между воздухом и опредмеченым полем. Поглощенность собой, когда мир вокруг едва ли существует, определяет замкнутый характер беспредметных тел. Эти тела «без названия» напоминают разного рода органику, или же любую морфологию природного мира. Про них нельзя ничего сказать, кроме того, что они имеют границы, они индивидуальны, занимают места в пространстве, образуют множества, слипаются, перетекают друг в друга, обрываются, фрагментируются, не имеют определенного размера (большие они или маленькие – неясно), и, наконец, эти тела способны порождать друг друга, как кажется, без помощи извне, совершенно самостоятельно. Вегетативно, почкуясь, выпрастываясь отрогами тел, становясь самостоятельными существами, рост, движение которых продолжается в своем замкнутом пространственно-временном континууме. При этом – бестелесность, отсутствие плоти, плотности, воздушность, прозрачность и невесомость – не тела, а изъятие тел в пространстве. Названием своей выставки «При меты» Илья отсылает к труду Мишеля Фуко «Слова и вещи», где есть одноименная глава. Фуко, в частности, пишет: «Система примет переворачивает отношение видимого к невидимому. Сходство было невидимой формой того, что в недрах мира делало вещи видимыми. Но для того, чтобы в свою очередь эта форма выявилась, необходима видимая фигура, извлекающая ее из ее глубокой незримости. Именно поэтому лицо мира покрыто геральдическими гербами, характерными чертами, знаками и тайными словами — «иероглифами», как говорил Тёрнер». Наброшенная поверх неведомой, невидимой пустоты маска